Глеб Лобов, Валерия Чехова, конец первого курса
Описание:
Многие помнят:
1. диалог на диване:
- Руку убери, братик! Глеб, ты обещал!
- Не буду больше.
2. диалог под лестницей со странным намеком Леры
- Или ты все простить не можешь, как ты тогда...
Что же было такого там, в нерассказанном нам их прошлом?..
Думаю, что было все как-то иначе.
Но так - тоже могло быть.
--------------------------------------------------------------------
Было бы всё проще наверно
За полчаса до весны
(Песняры)
Зад уже примерз к ступеньке, но отчаянье внутри сжало его льдом гораздо раньше. Лера ушла на встречу с бывшими «будущими художниками» вчера. Он слышал, как она говорила его матери, что переночует в родительской квартире, которая как раз простаивала между прошлыми и будущими квартирантами. Но материнская усмешка и закатанные глаза Лерке в спину после высказанного позволения всколыхнули воспоминания школьных лет. Он чуть не выдал себя, но мама была занята собственной подготовкой к очередной нужной ресторанной встречей в компании отца, и отмахнулась от его возмущения.
Родители вернулись на такси около часа ночи. Воркующие и довольно пьяные. И пьяно довольные.
— Глебушка… Глебушка нас встречает, мальчик наш! — просмеялась мама, хотя в другой раз отчитала бы.
— Смотри, почки отморозишь, будущий врач! — проворчал отец, — бренчи потише! Лерочка, поди спит, — Он покосился на обнимаемую сыном гитару.
— А. Эта, — мама почему-то махнула рукой, — эта не спит. И мы не… не будем…
И она, возвращаясь к задорному настроению, что-то смешливо шепнула отцу на ухо. Тот, смутившись присутствию сына и стрельнув в него взглядом, одной рукой, сильно обнял жену за талию, а другой взял другую ее руку и помог подняться. Так, в обнимку, они исчезли за дверью.
А у Глеба засвербило. Вся кровь водопадом рухнула вниз, притягивая к крыльцу. Заорала внутри милицейской… или пожарной сиреной превратившаяся в уверенность мысль, что Лера — вот прямо в этот момент — «кувыркается» с кем-то…
Это было мамино словечко. Из тех, которыми она вслух, ни к кому не обращаясь и вроде бы ни о ком конкретном не говоря, не то попрекала, не то предупреждала.
С «кем-то» это с тем хмырем из художки.
В школе… Уже тогда за Чеховой всюду таскался недоклоун-недопьеро Рудаковский. Вовка не вызывал у Глеба ничего, кроме досады, он был помехой, но не препятствием. Лучший друг. Без всяких глубинных смыслов. Его «сестрица» даже не видела его щенячьих глаз. Впрочем, что она вообще видела? В художке же у Леры был какой-то свой, недоступный им обоим мир. И там — там — был какой-то «ОН». Вовка, к слову, похоже, об этом не знал. Но «ОН» был, и об этом знала, очевидно, его наблюдательная мать. Потому что оброненные фразочки про детей в подоле и кувыркания к нему самому явно не относились, а Леру явно раздражали.
Глеб точно знал, что хмырь уезжал куда-то после выпуска, даже знал, что они с Леркой не общались — иначе Лера реагировала бы иначе. Но сейчас, видать, приехал… Больше никаких вариантов не было. Чехова была недотрогой. Да и ни до чего ей было после Дининого диагноза — художку бросила, грызла химию, биологию, латынь… «Первым делом самолеты, а девушки потом».
Лобов видел его мельком. Чемпионат города среди школ по Брейнрингу. Это был миг его триумфа. А Лерка всё пропустила. Он глянул тогда не нее, после финального раунда, гордый. Король! Он был король! Мало того, что капитан, он «взял» блиц! Они уделали все пять команд почти всухую. Да на вопросе о тысячеглавом Пеле он ухитрился нажать кнопку раньше главного соперника — команды имени этого футболиста! Он не знал ответа, просто увидел ухмылку на лице их капитана, сложил два и два и мгновенно бибикнул кнопкой. Лерка во всеобщем оре автоматически хлопала и смотрела на хмыря. Команда их художки продула тоже. Хотя один из вопросов был по их художественной теме. Сложный — по раме узнать картину, но его, Глеба, команда вопрос «взяла»! Ответ предложила Катька Курочкина из параллели, но отвечал-то он! До сих пор помнил: Василий Пукирев «Неравный брак». Фамилия, над которой в другой обстановке можно было поржать, принесла им бал. Коллеги хмыря дали неверный ответ: «Письмо Татьяны». Они потратили на поиск ответа заработанную им при досрочном ответе минуту (вопрос о «незаменимом человеке» на разогреве был детским), но в итоге Катькина версия «выстрелила».
Чехова подошла потом, поздравила. Даже вполне искренне. Но он уже ненавидел ее, брейнринг и хмыря.
Глеб сидел и вспоминал, и не мог его вспомнить. Зато вспомнил, почему в тот день на игре не было пажа-Вовки. Он болел. Такая чушь хранилась в бедовой голове. Такая чушь! Про пинцетов грипп, например. Что Лерка тогда в джинсах была. В чем ушла Лерка сегодня? Он не помнил.
За пазухой в кармане был отцовский коньяк. Хороший. Чуток обжегший, но вкусный.
Он тихо бренчал всякий блатняк, а потом, видимо, уснул. Проснулся оттого, что тело прошила дрожь возбуждения или озноба — снилось что-то жаркое, какая-то порнуха. Но даже тут, в собственном сне, без Чеховой. Но на этой волне он отчаянно и последовательно растравлял свою ревность воображаемыми леркиными «кувырканиями» и… Может ничего этого и нет, останавливал он самого себя. Хмырь не приехал, она не нужна хмырю… И вообще Лерочка…
«Что» именно «Лерочка» — «вообще», он не додумывал — её пустая родительская квартира одним своим существованием сводила с ума.
Она вернулась к концу бутылки и шести-тридцати утра. Глеб пропустил, был ли провожавший до калитки. Или она одна приехала первым автобусом.
— Глеб?
— Хороший вечер, сестричка? — спросил он с сарказмом, которого Чехова почему-то не заметила.
— Да, очень, — поделилась она с легкой улыбкой и собиралась, кажется, продолжить, но Лобов встал, когда она подошла и недоуменно подняла на него взгляд, и забренчал пошлую детскую песенку «Чики-бо-би-ши». Они все шепотом пели ее друг другу в детском саду, слабо понимая, о чем там речь, но смутно ощущая взрослую волнующую стыдную и запретную тайну. Он не вспоминал эту глупость двадцать лет, но одна строчка из нее сводила его с ума всю ночь.
Всю он петь не стал. Начал с главного — с трусов-кустов, с особенной интонацией подмигивания проговаривая «Она смотрела в небеса чики-бобики, а я ей делал чудеса чики-бобики…»
Уже на трусах-кустах недоуменная слабая улыбка Чеховой сменилась гадливостью, разочарованием и раздражением.
— Пошляк! — бросила она, сердито поднимаясь по ступенькам к нему.
Он пропустил ее, разворачиваясь за ней, глядя не столько на спину, сколько на уходящую под юбку стрелку на колготках, и продолжая: «а через годик через два она мне сына родила». Он хотел вывести ее из себя. Вытрясти из нее, с кем, где, как. Правда ли. Хотел, чтобы она хотя бы из злости бросила ему в лицо…
Лера не развернулась, рванула двери.
Он вошел следом.
Чехова снимала туфли, наклонившись, он снял и поставил гитару, не отрываясь голодным взглядом от поманившей вдруг стрелки.
Большой палец — вот честно — без участия его самого шутливо прошелся по стрелке снизу вверх, поддев край юбки:
— Стрелочка у девочки! — немного пьяно от накрывшего вдруг тепла прихожей пропел он дурашливо.
Лерка развернулась, наконец, гневно раздувая ноздри:
— Руки при себе держи!
— О! О! О! — он поднял руки и передразнил какой-то танец с бубнами, а потом поиграл бровями: — Или девочка уже не девочка?
Лобов остальным телом изобразил, что он имеет в виду. Сперва «чудеса», потом взгляд в «небеса».
— Тебе-то что? — спросила она с издевкой и, не дожидаясь ответа, пошла в холл.
— Ну, пе-ре-жи-ваю! Зачем же далеко ходить было, — двинулся за ней, споткнулся о ее туфли, от чего пробежал два шага, хватаясь за Лерку — она передернула плечом, сбрасывая мазнувшие по ней ладони и шепча что-то типа «пьянь», — Не чужие же люди, я всегда готов помочь. Сестричке.
— Проспись! — Чехова дернула дверь спальни, та не открылась — правые рука и нога Лобова препятствовали этому.
— Приглашаешь? — жарко шепнул Глеб ей в ухо, заставляя ее прижать обожженное ухо к плечу и развернуться, отталкивая его. Левую руку, как игла в старомодном граммофоне прочерчившую по лериным плечам полукруг, ожег этот ее поворот. Она горела на правом леркином плече и большой палец без всякой связи с мозгом страстно чертил круги по открытой коже, заставляя своего обладателя выпадать из реальности, — Не хватило этого твоего, с «чудесами», м?..
Он подмигнул, а Лера его ударила, в её глазах заблестели слёзы:
— Не при-ка-сайся!
Глеб ожидая продолжения бичевания и с гримасой отклоняя голову, схватил, ее за обе руки, она пыталась вырваться:
— У-ты… какая… Тише, тише.
— Отшиваю. Руку убери, — сказала Лера, отвечая на его «приглашаешь?» и дрожа от возмущения.
Все еще пытаясь шутить и флиртовать, или что-то исправить, но начиная плохо соображать от нахлынувшего в тепле хмеля и просто не желая её никуда отпускать, Глеб прокаркал:
— Ты обращайся, ты мне всегда…
Его честное — впервые — признание «нравилась» столкнулось с жестким и нервным:
— Руки убери! — Лера резким движением рук вниз освободилась от его хватки, — Не прикасайся!
— Всё, всё! — Лобов словно протрезвел, пошел на попятный: — Я ж как брат. Честь твою блюду.
— Честь? — взвилась отчего-то Лера, — «Переволновался» бедненький! Я ж по-твоему доступная, да? Значит, и тебе можно?! — Она скрестила руки на груди и издевательски смотрела на него со своей всезнающей усмешкой.
— Нет, Лер. Нет, — Глеб отошел на два шага, поднимая руки в жесте «сдаюсь». — Прости, я не то. Всё, я не буду. Не буду больше.
Лера молчала. Он смотрел на нее. Она скептически оценивающе смотрела на него.
Неизвестно, чем бы всё кончилось. Но сверху спустился Денис:
— О, сестричка, Глеб! Чего вы в такую рань? — мальчик обнял сестру, — а я попить вот спустился. Ну, проснулся… того… в туалет… И водички захотелось.
Глеб, пошатнувшись, плюхнулся на диван:
— Да вот, песни твоей сестре пел. Она не оценила.
Лера не удостоила его взгляда:
— Я только вернулась. Ночевала в родительской квартире. Альбомы смотрела… Пойдем, попьешь и покажу.
Только тут Лобов поймал досадливый леркин взгляд. То ли она врала брату, то ли не хотела, чтобы он получил эту информацию… то ли специально давала её ему.
Пока Чеховы торчали на кухне, он вполз наверх и уснул, свернувшись под негреющим одеялом.
Не заболел он тогда наверное только чудом.
Чудом была надежда, что Дине она не соврала.
7/12/22